Человек-спектакль («Персона», №3 - 2008 г.)

все новости

Потрясающий актер Томского театра драмы, преподаватель сценического движения Томского колледжа культуры, главный режиссер пластического театра «Индиго», родоначальник пантомимы в Томске Александр Федорович Постников по-настоящему уникальный человек, фанатично преданный театру. Лично с Александром Федоровичем я познакомилась на семинаре-лаборатории «Сценическое движение и пантомима», проводимом им в Томске в 2000 году. Его интерпретация Шопенгауэра запомнилась: «Бабское любопытство значительно отличается от мужской любознательности». Прошло время и я, действительно, стала ответственней относиться к вопросам, которые задаю. Две беседы с этим человеком принесли мне истинное удовольствие.

Мы сидим в театральном буфете. За двумя чашечками кофе.

– Александр Федорович, насколько я понимаю, главным в Вашей жизни стал театр, каким образом это произошло и почему именно театр?

– Так получилось, что еще в детстве мама отдала меня в музыкальную школу. Педагог была энергичная, с сильной мотивацией. Она сделала музыкальный спектакль «Волк и семеро козлят». Арию волка пел я. Там требовалось и актерское мастерство. Первая роль. В шесть лет. Это была предпосылка, с того и началось.

– А в пантомиму как началась дорога?

– В 1971 году после поступления в Щукинское театральное училище я приехал в Ленинград, и там на гастролях был Каунасский театр пантомимы, в то время это был первый и единственный такой театр. Я у них посмотрел два спектакля: «Каприччио двадцатого века» и «Вот – человек!». Меня это поразило: все через тело, нет ни одного слова, музыка, слайды, свет, движение, очень много непонятного было. Все заложилось оттуда. К сожалению, этот театр потом разогнали.

– Он мешал?

– Нет, думаю, что его разогнали как раз потому, что чиновники не могли понять, почему они молчат. Сказали бы за советскую власть. А тут непонятно. Поэтому в Советском Союзе с пантомимой был сложный нюанс. Все должно было быть очень понятно. Когда в 1975 году я приехал в Томск, то вначале организовал студию в Доме пионеров. Поставили единственный спектакль. Он назывался «Откровение», сделан был по принципу Каунасского театра пантомимы. Меня вызывали в Обком комсомола, разговаривали со мной. После чего группу закрыли. Через год мы с Владимиром Свешниковым организовали группу при Томском доме ученых на базе ансамбля старинной музыки «Камерата». Поставили спектакль «Земля, земля, земля», с которым мы съездили в Ленинград на «Мимпарад – 82», который организовал тогда Слава Полунин. Далее были спектакли «Слепцы», «Дерево в окне» и другие. Проблема такого самодеятельного коллектива была в том, что пантомима требует профессионализма, а была постоянная круговерть людей, они обучались в коллективе, заканчивали вузы и уезжали. За все время через Народный театр пантомимы, который это звание все-таки получил, прошло где-то 800 человек.

– Хотела бы спросить вообще про театр? Что это такое? Это другая реальность? Это фотография реальности?

– Нет, это не фотография. Фотография – это ближе к понятию «социалистический реализм», что вижу, то пою. На сегодняшний день театр приходит к разным реальностям. Но та режиссура, которая появляется сегодня в театре, отравлена этой свободой. Один режиссер берет Гоголя, ту же «Женитьбу», и делает из нее не Гоголя, а непонятно что. Совершенно иную реальность, и эта реальность отношения не имеет к автору. Так же не имеет отношения к профессиональному театру, это все домашние радости человека, который чуть-чуть поднаторел в режиссуре.

– Все-таки я спросила о другом, ведь театр – это не инсценировка. Вот, например, мы с Вами сейчас сидим в буфете, скоро поднимемся в зал, и начнется спектакль. И мы можем погрузиться в другой мир?

– Понятно, что другой мир, есть же условность. Театр – это условность. Когда вы любите человека и выходите за него замуж, это условность или нет?

– Нет, это любовь, наверное.

– Хорошо, вы его разлюбили, и штамп в паспорте является условностью?

– Скорее да.

– Значит, реальность уже поменялась. Так и здесь. Вы в буфете, идете в зал, садитесь в кресло, начинаете смотреть спектакль, и постепенно из этой условности уходите все глубже и глубже в ту реальность, которая на сцене.

– Помните, мы говорили про пространство и время, про изменение в театральной среде именно пространства и времени.

– В европейском понимании пространство – это расстояние между предметами. Когда мы смотрим на сцену, там стоят декорации, и если в спектакле постепенно одна декорация исчезает, вторая, третья, и остается пустое пространство, как у Питера Брука, но оно так же наполнено и так же энергетически держит ваше внимание, да еще и мысли там. Если действие происходит в XV веке, а не в современном мире. Хотя даже в современном мире действие может происходить, но ощущение будет, что это какой-то иной мир. Значит, хорошие актеры работают, достаточно умная режиссура.

– В чем цель театрального искусства? Помните на семинаре вы сказали: «Мои спектакли – это голограмма для Бога».

– Когда ты взял на себя ответственность как художник и делаешь какой-то спектакль: создаешь в неком времени, в неком пространстве определенную голограмму той реальности, которая возникает во время репетиции, когда ты начинаешь творить, и в результате эта реальность получается, притом она очень индивидуальна. Если художник пишет на холсте, и несколько веков картина сохраняется, она как бы идет по поколениям, то наш труд нематериален (актерский и режиссерский). Даже если это записать на видеокассету, это все равно будет видеоверсия того живого, что было. Это первое.
   Второе. На видеокассете это будет версия того человека, который снимал. Когда зритель сидит живой (ведь театр – это нечто живое), он подчас не может сказать, что с ним было – это хороший спектакль. Все говорят, меня захватило, куда-то понесло, со мной что-то произошло. Зритель разошелся. Театр, безусловно, завязан с магией, с энергетикой человека. Получается так: вживую произошло нечто, на конкретном месте, на площадке театра, проходит время, а что-то все равно остается. Например, любой скандал в семье никуда не исчезает, поругались, разбежались, а в тонком мире это все остается, как голограмма записанная для будущего, оно неким образом срабатывает и на сегодня, ведь что такое будущее – это завтра, прошло – это вчера. Сегодня мы сидим в буфете. И если мы сегодня поссоримся, то завтра что-то изменится, у тебя, у меня, на энергетическом плане, на психологическом плане, даже на физическом. Я не говорю, что не нужно отстаивать свое место под солнцем или свои взгляды на жизнь. Не об этом говорю. Видимо, в этом контексте и была сказана фраза о том, что я создаю голограммы. А кто их может просмотреть? Ученые не способны, простые люди не способны, только как в живую увидеть спектакль.

– То есть по-настоящему оценить этого никто не может?

– Не может. Как бывает намоленный храм, иконы бывают намоленные, так и пространство, оно может быть намоленное, такое, где решались какие-то вопросы, проблемы, где было просто творчество человеческое. Это конкретное пространство, площадка театра становится своеобразным таким голографическим обществом, самое лучшее оно вбирает, если лучшего больше, то это пространство живет уже по другим метафизическим законам.

– И все-таки к пантомиме хочется вернуться. Ваша фраза на семинаре «Не спрашивайте меня, что такое пантомима» несколько шокировала. И все же, что такое пантомима?

– Достаточно трудно это сформулировать. Нет, это определение выведено, это определенное искусство, которое без слов. Формулировка дана в словарях: одно из старинных направлений в театральном искусстве. Думаю, здесь сложнее всё. Это одно из единичных направлений искусства, которое может рассматривать философские темы.
   Чтобы нести какую-то философию, Брехту надо писать целую пьесу. А здесь может быть маленький этюд на пять минут, и вдруг возникнет другое пространство в мыслях, в чувствах. Конечно, это только для людей, подготовленных к пониманию того, что такое физическое тело, что такое энергетическое тело, которые разбираются, каким образом человек может входить в контакт без помощи слов с другим человеком. Зритель-то сидит. Если я внутри себя играю, это опять семейные радости, если каким-то образом вхожу в контакт с залом, то ответ от зала есть, его, к сожалению, часто не бывает, потому что уровень зрительского зала бывает очень низким. Поэтому пантомима считалась элитным творчеством. Это как хороший фехтовальщик, он попросту на все драки с шашками наголо не бегал.

При всем этом пантомима – международный язык, где не надо знать алфавит той или иной страны, нужно просто глубоко понимать то, что когда ты приезжаешь в другую страну, ты делишься той культурой, которая в менталитете русском есть, той школой, которой тебя учили, теми знаниями, теми возможностями, которыми обладаешь. Формулировками я не буду давить, но это возможность тела создавать некие образы в пространстве, времени, с помощью энергетики, эмоций, но без слов. Нельзя пантомиму воспринимать утилитарно: покажите мне, пожалуйста, чайник. Это первый курс. Когда человек молчит, за ним интереснее наблюдать, как он действует, перед нами открываются какие-то образы, характеры.

– Вы считаете, что это глубже слов?

– Не считаю, знаю.

– Сейчас вы набрали новый курс в колледже культуры, продолжаете руководить театром «Индиго». Почему такое название? Почему взяли в театр глухих ребят?

- Это мои «тихие ангелы». Эти люди намного чище, чем говорящие, слышащие, потому что много понятий они не знают. Нет в жестовом языке некоторых понятий вообще. «Индиго» – это люди с голубой аурой, цвет «индиго» даже ближе к темно-синему. В переводе на цветовую гамму этот цвет обозначает тайну, глубинные возможности, о которых мы даже не предполагаем. Это название дано еще для того, чтобы дать понять, что создается новый театр, где будут вместе работать и глухие и слабослышащие, и говорящие, и слышащие люди. Почему Школа-Студия-Театр? Это вечная школа, обязательно студийные отношения, потому что творчество нельзя делать на уровне «пришел на работу, ушел с работы». А театр подразумевает собой создание более сложного в пластическом плане направления искусства.

– Запрещенный вопрос. Ваши творческие планы. Остается ли Джек Лондон?

– Остается. Роман называется «Странник по звездам или смирительная рубашка».

– Дадите почитать?

– Да, в скором будущем. Этот роман взят за основу. Но это не значит, что он будет, грубо говоря, экранизирован. Будет постепенно возникать какая-то пьеса или сразу же спектакль. Надеюсь, эти два курса колледжа культуры будут здесь работать.
Есть планы восстановить спектакль «С миру по нитке». Мы начали уже гастролировать по стране. В сентябре выступали на международном фестивале «Про-театр» в Москве.

– Вопрос о помещении театра «Индиго» остается открытым?

– Да, после пожара на Ванцетти мы потеряли помещение. Надеюсь, что чиновники от культуры все-таки заинтересуются тем, что я делаю и зачем. Дело, действительно, благое. В России это будет первый театр, где будут работать глухие и слабослышащие вместе с говорящими и слышащими. Но это будет через три года. За эти три года надо создать материальную базу, надо понять, какое помещение должно быть у такого театра. Необходимо, чтобы люди поняли, что это серьезно.

Александр Федорович чрезвычайно обаятельный человек. Его надо слушать, на него надо смотреть. Это человек-спектакль. Думаю, его живую речь, мимику, экспрессию вообще невозможно изложить в письменной форме. И все-таки я попыталась.


Татьяна Котляревская (журнал "Персона", №3 - 2008 г.)