С этих слов начинается спектакль Томского театра драмы «Чёрное молоко». Их красиво и печально выпевает Асиновский фольклорный ансамбль «Щедрый вечер»: «Что ты спишь, душа моя, непробудным крепким сном?..»
Пьесу поставил главный режиссёр театра заслуженный деятель искусств России Юрий Пахомов, оформил художник из Новосибирска Денис Шуриц. Главные роли в нём исполняют молодые артисты Екатерина Мельдер, Олеся Сомова, Артём Киселев и Александр Шрейтер. Представителям старшего поколения достались роли эпизодические. Но они существуют в них с такой степенью мастерства и истовости, что работы заслуженных артисток России Ольги Мальцевой, Людмилы Попывановой, артиста Александра Постникова становятся, значительными, определяющими звучание спектакля.
ЭТА НЕЛЮБИМАЯ «НОВАЯ ДРАМА»
«Чёрное молоко» - второе обращение театра к драматургии Василия Сигарева, яркого представителя «новой драмы», получившего большое количество престижных премий, в том числе и зарубежных, а совсем недавно ставшего безусловным лидером кинофестиваля «Кинотавр» с фильмом в собственной постановке по собственному сценарию – «Волчок». Но в то же время и театры и зрители испытывают некоторую долю настороженности по поводу пьес этого ряда. Скорее всего «новая драма» никогда не станет основой репертуара, которой сможет жить и кормиться провинциальный театр. И это понятно: слишком яркое, непривычное, социально острое, временами эпатажное новое драматическое искусство. Кто-то ставит «новую драму» в оппозицию традиционному репертуарному театру, кто-то считает необходимой струей неприукрашенной жизненной правды на сцене, кто-то относит ее к авангардному искусству, кто-то видит в «новой драме» магистральное направление русского театра. В любом случае, в последнее время стало очевидно, что «новая драма» пережила стадию «полуподвальной» «молодежной субкультуры» и претендует на нечто большее: у нее есть своя сцена, свои режиссеры, свой зритель, свой фестиваль.
Все равно без современного героя театр не обойдется — нам нужно изучать наш мир, принять его таким, каков он есть, и начинать «работать» с ним.
Именно поэтому, представив на суд зрителя пьесу о Лёвчике и Шуре, молодых отморозках от мелкого бизнеса, которые занимаются тем, что «впаривают» доверчивым жителям маленьких сибирских полустанков вывезенные из Китая тостеры, театр начал разговор не только со сцены. Ещё на генеральных репетициях в малый зал была приглашена студенческая публика, и прошло несколько обсуждений. Говорили о том, что спектакль произвел сильное впечатление, «пробрал». О замечательных актерских работах, о красивом и стильном оформлении. Но главный разговор всё-таки был посвящен сути. Он подтвердил, что спектакль заставляет думать о том, о чём думать не всегда приятно.
Ситуация в пьесе усугубляется тем, что девушка без твердых жизненных правил и без руля - современная мадонна, она на восьмом месяце беременности. Впрочем, воспринимает этот факт бездумно и вместе с Левчиком приходит в ужас и недоумение, когда от таскания сумок у неё начинаются схватки.
- В спектакле мы видим, как в людях уничтожается сострадание, как вымарывается жалость – чувства непригодные для жизни. Героиня отчаянно борется с тем искренним и чистым, что пробудилось в ней после рождения ребенка, когда люди, которых обманывали и презирали, пришли с сердечной помощью – приняли роды, принесли молока, старые игрушки, колченогую коляску. К сожалению, в этой борьбе она побеждает.
- Но может быть, потом она еще опомнится, – несколько девушек неуверенно высказали такую надежду.
Позволю привести высказывание культового автора – Евгения Гришковца, одна из пьес которого также несколько лет украшает репертуарную афишу театра: «Зритель, который идет на новую драму, хочет услышать что-то про себя. Вокруг любой несовременной пьесы уже возникла традиция постановок, традиция восприятия. А современная пьеса чиста в этом смысле. Очень может быть, что зритель хочет трудностей, каких-то сильных, острых попаданий в него. Уж во всяком случае, не просто культурной игры, которая будет предоставлена ему в виде очередной постановки Чехова или Шекспира».
БЕЗ ЯЗЫКА
Эту соседскую девочку я знаю с малолетства. Отца её никогда не видела. У матери постоянно менялись кавалеры. Была еще бабка – мрачная матершинница. Выглядела она всегда недокормленной, неухоженной, хотя и приветливой, училась через пень-колоду. Но в последние годы как-то оформилась, похорошела, стала неплохо одеваться – с учётом молодежных вкусов, конечно. Оказалось – устроилась работать в ларёк на рынке. Иногда сама мотается за товаром, хватается за любой заработок. Все вечера проводит на лавочке у подъезда в компании приятелей - пиво, сигареты, какой-то трёп… Не вижу ничего кошмарного ни в пиве, ни в сигаретах. Но за те несколько минут, которые я нахожусь рядом – здороваясь, открывая сумку в поисках ключа – мне ни разу не удалось услышать ни одной внятной фразы. Они общаются какими-то междометиями, странными звуками. Честное слово, даже нецензурную фигуру речи мне было бы услышать приятнее, если бы в ней заключался хоть какой-то смысл, какая-то конкретная эмоция. Нет, часто чувствуется раздражение и недовольство, но какое-то абстрактное, просто так положено общаться в этом кругу: «Ну ты, дурак!.. Блин…Придурок.. Дебил… Ё-о-о-моё!».
У нас в не элитном районе этими ребятами полны дворы, улицы и подъезды.
…И когда на сцену вышла девочка в ярких модных шмотках, явно замерзшая и уставшая и стала бесконечно повторять: «Ва-аще, ну, ва-аще…» я её сразу узнала. Шура (по кличке - "Мелкий"), шагнула в спектакль с сегодняшней улицы: угловатая, нагловатая, раскрепощенная, искушенная во всем и, кажется, так и не отведавшая яблок с древа познания добра и зла...
— Ну ты, блин, даешь!
— А ты, блин, меня достал. До самых гланд.
— Сама ты меня достала!
— Заткнись!
— Да ты сама мокрощелка...
Таков уровень бесед партнёров по жизни и по бизнесу.
Что за отношения у героев? На обсуждениях кто-то вспомнил неброские жесты нежности и заботы. Но они терялись в потоке мутного словоизвержения.
Кстати, неформальная лексика, которая щедро рассыпана авторской рукой и которой вообще отмечена «новая драматургия», из спектакля убрана. Используются только эвфемизмы. А «грубятина» соответствуют стилю жизни персонажей и нашей с вами жизни. К сожалению. Изучающие «новую драму» искусствоведы отмечают: "новая драма" открывает актерам возможности новой динамики и пластики. "Новую - иную - технику речи и пластики диктует синтаксис "новой драмы", в которой, например, почти нет законченных фраз, отсутствуют точки и запятые. В которой слово ложится на бешеную физическую нагрузку».
Но мы сейчас о другом – может быть, увидев и услышав, как это звучит со сцены, мы сами призадумаемся, прежде чем в жизни используем какой-нибудь «блин».
Потому что, извините за пафос, в начале было Слово. За словом следует дело, ему адекватное. А за делом следует жизнь и судьба.
ЧЕМ СЕРДЦЕ УСПОКОИТСЯ?
Не раз во время обсуждений и просто бесед со зрителями звучало:
- Так хочется, чтобы всё хорошо кончилось. И когда героиня раскаивается, возникает реальная надежда. Что с нею дальше будет?
У каждого есть право и возможность придумать свой финал.
Пахомов признался:
– Нам тоже хотелось, чтобы всё кончилось хорошо. Мы сначала даже думали, что будет хеппи-энд. Но он никак не получился. Логика характеров не позволила. Понимаю, что смотреть «Чёрное молоко» не просто, но что же с нами будет, если мы постоянно будем смотреть веселые сериалы и «Дом-2»? Вы обратили внимание, что захолустная станция, на которой происходит действие, совсем не реальная – идеальное, чистое, прозрачное пространство. Мы с художником придумали такую заповедную зону. И в этом прозрачном мире живут люди, нелепые, смешные, убогие, но не способные совершить по отношению к другому зла…
- Ангелы!
- А вы догадались?
- Конечно!
Тут особенно обрадовался художник, потому что каждому из жителей этого странного места он в костюме сделал намек на крылышки – это свисающие концы шарфа, накидка, какие-то прозрачные хвостики, а у одного на спине два ожога от утюга…
Среди претензий к спектаклю основная:
- Мой друг ушел в антракте. Он сказал, что видит такое каждый день на улице…
Ответ прозвучал тоже из зала:
- Мы видим многое, но мы не видим, как умирает душа. Это возможно только в этом спектакле.
АНГЕЛЫ И БОЖЬИ КОРОВКИ
Шесть лет назад Пахомов поставил в драме сигаревскую пьесу «Божьи коровки возвращаются на землю». Четыре года она имела постоянный успех и у зрителей и у критиков. Её герои – дети алкоголиков, бомжей, молодые наркоманы и проститутки– плохие мальчики и девочки, оказавшиеся на грани депрессии и суицида. Но одна из рецензий называлась «Ангелы спальных районов». Вслед за режиссёром и актёрами автор увидел в изломанных героях не просто людей. «Кто сказал, что в спальных районах извели всех ангелов? Нет, они просто стали другими. Чтобы их распознать, надо самому пожить на городских окраинах». И ангельские черты в спившихся и униженных жителях сибирской глубинки – рифмуются с нежной сутью, спрятанной в «божьих коровках» Димоне и Лере.
Дионисий писал, что образы Царствия Божьего не среди видимых красот, но среди неприглядных вещей.
Особое счастье творцов, когда это видят, на это душевно откликаются зрители.
И ещё. Настоящие театралы моментально узнали игрушечную божью коровку, которую протягивает на ладони героям спектакля «Чёрное молоко» деревенский дурачок. Она залетела из того уже ушедшего спектакля.
Мария Смирнова
«Красное знамя», 2010 г.
